Владимир Аркадьевич Теляковский (1860 -1924) - последний Директор Императорских театров, занимал эту должность почти 20 лет , с 1898 по 1917 год. Каждый день на службе, он вел подробный дневник, в этих 50 тетрадях собрана история не только Императорских театров, Теляковский много общался со Станиславским и Немировичем-Данченко, он пригласил на работу в Императорские театры художника К.Коровина, и А. Головина, уговорил Ф. Шаляпина повторно вернуться на Императорскую сцену.
Владимир Аркадьевич Теляковский был не только чиновник: он с 6 лет играл на рояле и даже сочинял музыку, неплохо рисовал, знал три языка, безусловно он был новатором в театральном деле тех лет. Хотелось бы что бы о этом незаурядном, творческом человеке и успешном управленце, со страниц своих воспоминаний рассказали люди, близко знавшие и дружившие с ним.
Константин Коровин "Шаляпин. Встречи и совместная жизнь"
...По открытии парижской выставки в мае 1900 года, я получил письмо от управляющего московскими императорскими театрами В.А.Теляковского, в котором он мне предлагал принять на себя ведение художественной части московских императорских театров и сообщить о времени моего приезда в Москву.
Я сказал об этом Шаляпину.
- Придется и тебе петь в императорском театре.
- Вряд ли, - ответил мне Федор Иванович, - они меня там терпеть не могут. Да к тому же считают революционером.
- Какой ты революционер? Где ж ты будешь петь? Мамонтов ведь разорен.
На этом разговор наш оборвался.
По приезде моем в Москву, на другой же день утром, ко мне приехал очень скромного вида человек, одетый в серую военную тужурку. Он был немножко похож лицом на простого русского солдата. В светло-серых глазах его я прочел внимание и ум.
Он просто сказал мне:
- Я бы хотел, чтобы вы вошли в состав управления театрами. Страдает у нас художественная сторона. Невозможно видеть невежественность постановок. Я видел ваши работы у Мамонтова, и мне хотелось бы, чтобы вы работали в театре. Жалею, что нельзя привлечь Мамонтова, с ним такое несчастье.
- А как же с оперой? - сказал я. - Ведь опера - это Шаляпин. Какая же русская опера без Шаляпина?
- Да, это правда, - согласился Теляковский. - Но это очень трудно провести. Хотя я об этом всегда думал.
В тот же день я приехал к Теляковскому, и мы с ним проговорили до шести часов утра.
Шаляпин тем временем вел ежедневно переговоры с Теляковским. И Теляковский говорил мне, смеясь:
- Ну и особенный человек ваш Шаляпин. Вы знаете, какие пункты он вносит в контракт? Например: постоянная годовая ложа для его друга Горького. Потом еще три ложи для его друзей, которых, оказывается, он даже поименно не знает. Потом плата, невиданная в императорских театрах, - полторы и две тысячи за спектакль. Притом он уже несколько раз терял подписанные мной с ним контракты. Наконец, знаете, что я сделал? Я подписал ему чистый бланк, чтобы он вставил сам пункты, какие ему нравятся. Все равно, кроме платы, ничего выполнить невозможно. Например: у его уборной должны находиться, по его требованию, два вооруженных солдата с саблями наголо...
Я не мог слушать эти рассказы без смеха.
- Зачем же это ему нужно? Теляковский отвечал, тоже смеясь:
- А как же. Для устрашения репортеров...
Через некоторое время Теляковский вновь мне сказал:
- Шаляпин-то ваш опять контракт потерял. Жена его положила в шкаф, а шкаф переменил мебельщик. Все ищет, пока поет без контракта. Чтоб удовлетворить его требования, пришлось повысить цены на его спектакли. Что делать? Великий артист... Я лично рассказал государю о Шаляпине, контрактах, декадентах. Государь смеялся и сказал, что ему все только и говорят, что о декадентах в императорском театре.
Константин Коровин из рассказа "Мой Феб"
...Была осень. Надо было мне ехать в Петербург по делу. Феба взял с собой. Там, на Театральной улице у меня была квартира, где контора императорских театров и где жил директор Владимир Аркадьевич Теляковский. Теляковский любил собак.
-Хороша собака, – сказал он мне.
Уезжал я опять в Москву, и Теляковский посоветовал мне оставить собаку у него, так как я скоро опять должен был приехать в Петербург.
Много было у меня дела с постановками опер и балета в Москве для Большого театра и в Петербурге для Мариинского. Еду опять в Петербург курьерским поездом. Ранним утром выходят пассажиры на станции Бологое. Выхожу и вижу: платформа покрыта снегом, синеют деревья в инее. Укутанные в шубах идут пассажиры…Утренний холодок… Большая станция Бологое светит огнями окон. На станции тепло. Чай со сливками и бологовские булки, крендели. Несут газету «Новое время». Свеженькая газета, только что пришла из Петербурга… Садимся опять в вагоны. Убраны постели, спальные места. Поезд идет, в окнах виден рассвет, розовеют леса и поля, ровно покрытые снегом. У всех пассажиров газеты. На последней странице читаю: «Выставка кровного собаководства, манеж. Награды: лучшая собака выставки и первая золотая медаль, как лучший пойнтер, – Феб, владелец К.А.Коровин.»
«Что такое, подумал я – Что значит?» Читаю опять:«Феб, владелец Коровин…» – Что такое? Феб мой там у Теляковского. Странно. Как мог попасть Феб на выставку?.. Непонятно» Опять перечитываю заметку – Фебушка, неужели это ты?.. Ерунда, не может быть».
Пассажиры собирали чемоданы, поезд подходил к Петербургу.
Тихое зимнее утро. Извозчик везет меня на санках по Невскому проспекту. Широкая улица прекрасного города, и в дымке мороза, сбоку северное солнце освещает дома. Скрипят сани по мерзлому снегу.
У памятника Екатерины II поворачиваю на Театральную улицу и останавливаюсь у подъезда. Швейцар, в красной ливрее, помогает выносить мои чемоданы. Я бегу по лестнице и думаю: «Зайду к Теляковскому». Вхожу в большой приемный зал. На стенах висят портреты императриц: Елисаветы Петровны, Екатерины…Один портрет с собакой. Вижу, выходит Владимир Аркадьевич. Улыбаясь, говорит мне:
– Вот какой вы! Все медали получаете и собака тоже. Феб-то каков!
– Я прочел сегодня… Что значит?
– Знаете, – говорит мне Теляковский, – я послал вашего Феба на выставку. Уж очень хороша собака. И, подумайте, там ведь собаки какие… Царская охота вся! А ваш Феб – первая собака!..
- Удивительно, – сказал я.
- Англичане присудили. Они понимают. Но удивляются, что нет у него родословной. Это по-русски. Родословные растеряли,- и Теляковский рассмеялся…
Я переоделся и поехал на выставку. В манеже, куда я пришел, слышался лай собак. В разделенных перегородками стойках, на цепочках, в ошейниках, с разными тюфяками, подстилками, лежали, лаяли и вертелись собаки разных пород. Издали у одной стойки стояла толпа . Подойдя, я увидел плакаты и букеты цветов… А на толстой ржавой цепи, на досках – моего Феба. Он лежал, свернувшись клубочком.
– Феб, – сказал я, подойдя.
Он вскочил и бросился ко мне, положил мне лапы на плечи.
– Это ваша собака? – обратился ко мне какой-то военный.
– Моя,- ответил я.
– Очень рад познакомиться. У меня к вам есть дело. Пойдемте в контору.
В конторе военный сказал мне:
– Его высочество приказал узнать мне у владельца этой собаки, не уступит ли владелец собаку. Вам предлагают тысячу рублей.
– Не могу, – ответил я.- Продать собаку невозможно. Поверьте, не могу. Вероятно, вы это поймёте.
– Да, я понимаю вас, сказал военный, – А знаете, англичане, которые были в жюри, сказали, что она так хороша всем складом, что и в Англии она была бы первая. Это такой красавец! И как странно – нет родословной.
Я рассказал, как приобрёл собаку.
– Невероятно, – удивился военный.- Вас ждали, вы не уйдете теперь. Прошу вас, пойдите к собаке, вам передадут награды.
Я стоял около Феба, который опять положил мне лапы на плечи, и его глаза говорили: «Ну, возьми меня отсюда, пойдем».
В это время музыка заиграла туш. Ко мне шли какие-то люди, они несли на подушках золотую медаль, серебряный ошейник, кубок и охотничьи ножи и вилки.
Константин Коровин "Мемуары, воспоминания"
...По выходе князя Волконского из директоров императорских театров, государь назначил на эту должность В.А.Теляковского. Я старался сделать как можно лучше постановки и работал дни и ночи в мастерских.
Казалось, будто ничего не было в России другого важного, кроме криков прессы о театрах. Все газеты были полны критикой и бранью по адресу императорских театров. В прессе шипела злоба и невежество, а театры были полны. Теляковский находился в Петербурге, и я ездил туда оформлять постановки, вводил в костюмерные мастерские новые понятия о работе над костюмом и делал окраску материй и узоров согласно эпохе, желая в операх и в балетах радовать праздником красок. За роскошь спектаклей упрекали газеты и контроль императорского двора, который тоже хотел придраться и был невольно удивлен, что новые постановки выходили вчетверо дешевле прежних. Когда Теляковский пригласил Шаляпина, то я и Головин хотели окружить великого певца красотой. Теляковский любил Шаляпина.
Как-то раз, когда Федор Иванович, зайдя ко мне утром на квартиру в Петербурге, на Театральной улице, которая была над квартирой Теляковского, вместе со мной спустился к директору. В большой зале-приемной мы услыхали, что в кабинете кто-то играл на рояле. Шаляпин сказал мне:
- Слышишь? У него играет кто-то. Хорошо играет... Кто это?
Из кабинета вышел Владимир Аркадьевич и пригласил нас из зала к нему в кабинет. Шаляпин, видя, что никого нет, кроме нас, спросил Теляковского:
- А где же этот пианист?
- Это я согрешил, - сказал, смеясь, Теляковский.
- Как вы? - удивился Шаляпин.
- А что? - спросил Теляковский.
- Как что? Да ведь это играл настоящий музыкант.
- Вы думаете? Нет, это я, Федор Иванович, - я ведь консерваторию кончил. Но прежде играл, старался. Меня Антон Григорьевич Рубинштейн любил. Играли с ним в четыре руки часто. Говорил про меня: «Люблю, говорит, играть с ним. У него, говорит, «раз» есть...»
Только тут мы узнали, что Теляковский был хороший пианист. По скромности он никогда не говорил об этом раньше. Дирижеры всегда удивлялись, когда Теляковский делал иногда замечания по поводу ошибок в исполнении. И все думали - кто ему это сказал, тоже не зная, что Теляковский был музыкант.
Владимир Аркадьевич не один раз вел разговор с Саввой Ивановичем Мамонтовым. Он хотел его назначить управляющим московских императорских театров, но Савва Иванович не соглашался и не шел в театр.
- Почему? - спрашивал я Савву Ивановича.
- Нет, Костенька, - говорил мне Савва Иванович, - поздно, старый я. И опять сидеть в тюрьме не хочется... Довольно уж. Он, Владимир Аркадьевич, господин настоящий, и управлять он может. А я не гожусь - съедят, подведут, сил нет у меня таких бороться...
Так Савва Иванович Мамонтов и не пошел в императорские театры.
использовался текст с сайта http://kkorovin.ru/writer2.php
Отрывок из письма художника Александра Головина Владимиру Теляковскому от 21 февраля 1918 года.
Дорогой Владимир Аркадьевич, Вы и Ваша семья - это то единственное светлое , что у меня было в жизни. Это самая зенитная точка и с такой сердечностью никто ко мне не относился. Сколько красивых мгновений мы переживали вместе...
Передайте Гурли Логиновне от меня глубокий поклон и самый теплый привет, я воображаю как она страдает от всего. Передайте. Что я живу теперь только воспоминаниями о наших совместных вдохновениях и фантазиях.
Дорогой Владимир Аркадьевич еще и еще раз повторяю, что ближе и дороже Вас у меня нет никого на свете. Обнимаю Вас от всего сердца.
Записка Александра Головина от 7июля 1922 года
Настоящим удостоверяю, что Гурли Логиновна Теляковская рабоатал у меня в качестве художника. Она не только принимала участие для изготовлении рисунков костюмов для некоторых моих и художника Коровина постановок, но и в постановках балетов «Дон Кихот», оперы Берлиоза "Троянцы", и др."Ромео и Джульетта" в Московских академических театрах все рисунки костюмов были сделаны ею целиком.
Созданные специально ею типы, образцы театральных костюмов совершенно исключительно ценности служат схемой и образцами подобных рисунков для современных балетов.
Отрывок из письма драматурга, актера и руководителя Малого театра Александра Южина-Сумбатова, Владимиру Теляковскому
июль 1919 года
Высокоуважаемый Владимир Аркадьевич,
С самым искренним и глубоким чувством, крепнущим с течением времени все сильнее и сильнее, прошу Вас принять мои горячие поздравления и пожелания всякого возможного счастья, силы, бодрости и веры в высший закон смены и черных и светлых дней. «Ненастный день минует как и ясный», - говорит Шекспир, и надежда на минование голода и холода, на установление таких экономических условий, при которых не приходилось бы всю душевную энергию тратить на добывание хлеба насущного,- единственная опора в дни гражданской войны.
Вряд ли удастся до осени побывать мне в Петрограде и повидаться с Вами — а так бы хотелось. Так много прожито за 21 год совместной работы под Вашим руководством в дорогом нам обоим театре, так искренно и неизменно мое высокое уважение и горячая симпатия к Вашей крупной и светлой работе и к Вашей неутомимой энергии в деле ведения наших театров в самые трудные и сложные их эпохи, что я буквально ни одной меры не принимаю по вопросам Малого театра, не справляясь со своими воспоминаниями о Вас, не проверяя каждого своего решения внутренним вопросом — как бы поступил в том или ином случае Владимир Аркадьевич, как бы он разрешил тот или иной конфликт?
Из письма А.Южина В. Теляковскому июль 1920 года
...Так как это письмо поспеет к дню Вашего Ангела, то и принести Вам все те же пожелания и поздравления, искренность и глубина которых все-таки не искупают их фантастичности.
Но надеюсь, что Ваш твердый дух и исключительная моральная сила помогут Вам перенести все, что судьба так немилосердно и незаслуженно посылает на долю людей, которые так много и плодотворно служили русской культуре.
Действительно, как говорит Диккенс, судьба прибавляет к незаслуженной обиде и горькую насмешку, ставя Вас во главе сапожной мастерской, в то время как духовные сапожники становятся во главе театров.
Из письма А.Южина В. Теляковскому октябрь 1920 года
Я очень обрадован тем, что Вы принялись за Ваши мемуары: помимо их огромного значения дли истории театра, в них, мне кажется, громадное освежающее и укрепляющее силы значение и для Вас самих.
Работа над анализом всего того, чем Вам так долго пришлось руководить, должна принести Вам лично отдых и жизненный интерес, какого не может дать никакая повседневная работа. Большое счастье — целиком уйти в иной мир из того, который нас захватил в свои железные лапы.
Из письма А.Южина В. Теляковскому июль 1921 года
От всей души поздравляю Вас, высокоуважаемый Владимир Аркадьевич, с днем Вашего Ангела.
Дорого бы дал сделать это лично, хоть часок посидеть с Вами и послушать Ваших воспоминаний, о которых на днях мне Шаляпин говорил, что они полны живого интереса.
И была у меня надежда побывать в Пбг, но теперь и думать об этом нечего: приходится без отдыха играть или участвовать в этих бессмысленных концертах изо дня в день, а все остальное время убивать на данаидину работу — лить в бездонную бочку ни к чему не ведущего управления Малым театром целые ушаты последних остатков сил и энергии, что бы бочка совсем не рассохлась. Но и это мне уже невтерпеж, несмотря на мою природную настойчивость. Не могу Вам выразить, до чего я устал, а в то же время все увеличивающаяся семья из близких людей не дает право подумать не только о временном отдыхе, но и пожелать вечного...
Эти грустные строки написались сами собой, и я прошу Вас простить меня за то, что, я, может быть, омрачаю ими день Вашего Ангела...